Кирилл Кобрин. Война протухших слов.
Главная метафора того, что происходило и происходит в и вокруг Грузии – «заморозка vs. размораживание». Эти слова используются на самых разных уровнях для обозначения самых разных вещей. Российские спецслужбисты уверяли, что Грузия готовит некую «провокацию» с помощью замороженных трупов собственных солдат. Мол, их увезли из какого-то морга, чтобы затем разморозить, изуродовать и представить всему миру следы неистощимой жестокости и варварства русских. «Размораживают», впрочем, не только трупы. Сами сепаратистские республики Южной Осетии и Абхазии называют «замороженными конфликтами», которые теперь – из-за маниакальной поспешности Саакашвили – «разморожены». Наконец, после того, что Россия сотворила с Грузией, НАТО «заморозило» контакты с Москвой, а обиженная Москва алаверды сделала то же самое в отношении НАТО. В конце концов, все без конца говорят о «возврате холодной войны», то есть, иными словами – о возможности своего рода новой заморозки.
Морозильные метафоры намекают на то, что же творится в головах людей, участвующих во всей этой жалкой и кровавой комедии. Изначальная установка их сознания, судя по всему, такова. Существует некое «природное», «натуральное», «естественное» состояние – назовем его «горячим». В этом состоянии народы ведут азартные войны или неистово любят друг друга, политики вгрызаются коллегам в глотку или создают альянсы на всю жизнь, обычные люди открыто преследуют самые низменные (или самые высокие) свои интересы. Иногда – то ли ради приличия, то ли, чтобы не уничтожить весь мир -- естественное «горячее состояние» меняют на неестественное «холодное», «замороженное», которое представляет собой царство порядка. Именно таким порядком была «холодная война», сковавшая – за небольшим исключением - мир в двух больших геополитических айсбергах. Надо сказать, «лед» -- как метафора порядка, неестественности, иерархического затвердевания жизни -- знаком русской истории. Метафора «заморозка vs. размораживание» стала принципиально важной в последней трети XIX века, когда горячее время реформ сменил «порядок» Александра III. Вот полюса использования этой метафоры. Константин Победоносцев: «Россия – ледяная пустыня, по которой гуляет лихой человек». Константин Леонтьев: «Россия подгнила, надобно бы ее подморозить, чтобы не воняла». В первом случае, лед, сковавший поверхность гигантской страны (то есть, самодержавие), есть не только единственное условие ее существования, но и условие «гуляния лихого человека». Этот «лихой» (то есть, «горячий») человек скользит по ледяной поверхности порядка; чем идеальнее поверхность, тем легче и быстрее он скользит. Леонтьев же, наоборот, считает, что льда нет; заморозка стала бы спасением – если не жизни (Россия раз подгнила, значит уже мертва), то хотя бы приличия. Его подход – сугубо эстетический; плакать над трупом он не собирается, но и зажимать нос не хочет. Это – глубоко пессимистический, абсолютно безнадежный взгляд на российскую действительность; и уже лет тридцать спустя этот взгляд получил полное свое подтверждение.
Но нас здесь интересует совсем другое. Люди, активно использующие сегодня термин «разморозить» (или «размораживать»), представляют себе этот процесс как приготовление обеда на скорую руку. Берется замороженный продукт, полуфабрикат, ставится в микроволновку, три минуты и готово – перед нами вполне сносный дымящийся шницель с картошкой. Однако Константин Леонтьев справедливо понимает это дело совсем по-иному: речь идет не о замороженном блюде (то есть, о том, что изначально было произведено для заморозки, а потом – для разморозки и быстрого потребления), а о замороженном мертвом теле. А последнее, как известно, в тепле начинает «дурно себя вести». Вот под эту категорию подпадают и «конфликты на постсоветском пространстве», и «отношения России с НАТО». Это – изначально мертвые вещи, оттого первые так дурно пахнут нынче, а вторые с таким энтузиазмом подвергаются обеими сторонами благодетельному воздействию льда. Но есть еще один род вещей, которые достигли максимальной разморозке за последние недели; настолько максимальной, что окружающих, у которых сохранились хотя бы остатки обоняния, чудовищно тошнит.
Я имею в виду практически все слова, с помощью которых объясняют свои действия участники нынешней прискорбной ситуации. Все началось с «операции по наведению конституционного порядка» на территории Южной Осетии. В ответ было произнесено и совсем уже занимательное: «операция по принуждению к миру». Перед нами случай панического страха перед словом «война» - но и это еще не все. Конечно, мало кто из политиков отважится нынче сказать: «Война!»: слово это слишком серьезно и влечет за собой нешуточную ответственность. И вообще, «война» - это то, что было когда-то давно, в менее просвещенные времена. А нынче «войн» не бывает, бывают только «операции». Цель «войны» – убить противника; цель операции – вырезать, «удалить» у него что-то неподходящее, вредное. Исцелить хирургией. С тем и были придуманы столь неуклюжие словосочетания; но произошло это задолго до августа 2008-го. Теперь же их, как готовые замороженные блюда, взяли и разморозили, чтобы еще раз напитать пропагандистские машины. Саакашвили использовал уже готовую «операцию по наведению конституционного порядка», позаимствовав ее у своих русских супостатов -- так, на всякий случай, чтобы ответить на будущие упреки ссылкой на чеченские войны. Мол, сами дураки и сволочи, сами конституционный порядок наводили, и как наводили! В отличие от Тбилиси, Москва сыграла не на понижение, а на повышение, решив полакомиться западным полуфабрикатом под названием “the enforcement to peace”. Мол, западные демократы силой замиряли разбушевавшегося Милошевича, а мы точно так же усмиряем свихнувшегося Саакашвили. И вообще, чем мы хуже и не надо нам ваших двойных стандартов.
Однако случилась незадача – и то, и другое словосочетание были трупами еще до того, как их заморозили в первый раз. В качестве ледяных мумий они могли украсить любой музей европейской истории рубежа тысячелетий, однако не стоило разогревать их на южноосетинском костерке. Протухшие слова завоняли. Из них поползли черви. Приличные люди, зажав нос, обходили их за километр. В оригинальном своем узусе словосочетания «операция по наведению (в Чечне) конституционного порядка» и «операция по принуждению (Милошевича) к миру» играли, скорее, оруэлловскую, новоязовскую роль. Никакого конституционного порядка в Чечне не устанавливали и не установили, а Милошевича не к миру принудили, а к тюремной камере, доведя югославский распад уже до мельчайших частиц. Сегодня от этих слов даже Оруэллом не пахнет – только мертвечиной несет.
То же самое произошло со всеми сколь-нибудь значимыми словами, обозначавшими важные некогда принципы политического мироустройства. «Миротворцем» теперь можно стать по зову сердца, нацепив соответствующий значок прямо на военную форму любого государства. Словом «геноцид» сегодня перебрасываются, как мячиком на теннисной разминке: «Ах, вы нам геноцидик с подкруткой, а мы вам его вернем свечечкой, а мячик-то и вовсе не в ауте, вон пусть судья гаагский скажет!». Рядом тухнут и разлагаются «территориальная целостность» (за нее ратуют те, кто уже пару раз за последние лет двадцать посылал танки на чужую землю), «суверенитет», «невмешательство». Это не только катастрофа разогретых на скорую руку слов – это катастрофа сознания и миропорядка. Ведь если нет слов, то и мыслить невозможно. И мир описать немыслимо.
Оттого столь убоги были попытки говорить в последние недели. Журналисты и блогеры предпочитали цитировать – военные сводки, информационные сообщения. Или просто вывешивать картинки. Если же они пытались сказать что-либо «от себя», то воспроизводили винтажные штампы пропагандистской отливки, в основном, времен Великой Отечественной или же «холодной» войны – тут и «Отечество в опасности!», и «агрессивный Североатлантический альянс», и «русский медведь» и проч. Хитрее всех поступил политический редактор «Таймс» Биньон – он описал грузинский конфликт в терминологии времен Бисмарка и Дизраэли. Странным образом, эти слова, кажется, не воняют. Наверное, они слишком стары для этого.
Без языка, без принципов, в кромешной идеологической вони, сирыми и убогими мы вступили в дивный новый мир. 8 августа 2008 года послевоенная история Европы завершилась. Все придется теперь придумывать наново – слова, интересы, границы, себя с этими словами, интересами и границами. Придется, наконец-то, начать думать. Микроволновки остались там же, где погребены «ледяные пустыни» и «лихие люди».
В качестве ледяных мумий они могли украсить любой музей европейской истории рубежа тысячелетий, однако не стоило разогревать их на южноосетинском костерке. Протухшие слова завоняли. Из них поползли черви. Приличные люди, зажав нос, обходили их за километр.